Отправлено: 18.09.11 07:08. Заголовок: В защиту психоанализа

Здесь выложу отдельные ответы психоаналитиков на критику в свой адрес и некоторые исследования и эксперименты с положительными для психоанализа результатами.

 Отправлено: 18.09.11 07:26. Заголовок: Критика критики псих..

цитата:

Критика критики психоанализа 1. Определение критики психоанализа Понятие критики психоанализа в рамках этой главы не имеет никакого отношения к полемике вокруг отдельных теоретических положений, например, по поводу истинного значения младенческих сновидений и фантазий среди психоаналитиков и вне психоаналитических кругов. В данном контексте это понятие вбирает в себя все сочинения, авторы которых полностью отвергают разработанную Фрейдом методику познания и сделанные благодаря ей открытия, объявляя основанную на этих принципах терапию бесполезной и чуть ли не вредной. 2. Обоснование необходимости критики психоанализа Автор этой главы придерживается небесспорного мнения, согласно которому психоанализ, подобно любой другой научной дисциплине, дол-Жен быть обоснован в соответствии с обычными научными критериями. Речь идет о внутренней согласованности теоретических построений, отсутствии противоречий с общепризнанными положениями иных научных дисциплин, например, биологии и общей психологии, а также о том, что выводы, к которым приходят различные исследователи в ходе наблюдения и толкования определенных феноменов, должны быть в принципе аналогичными. Вместе с тем комплексный характер психоаналитических положений не позволяет критиковать психоанализ по наивным схемам экспериментальной психологии, которые зачастую используются именно с этой целью, а диктует особую, до сих пор находящуюся в зачаточном состоянии методологию. Если исходить из этой предпосылки — которая, повторюсь, отнюдь не считается в психоаналитических кругах общепризнанной истиной, — то критику психоанализа в вышеозначенном смысле следует признать не только легитимной, но и совершенно неизбежной в рамках научного дискурса. И критику эту тем более следует приветствовать, когда выдвигаются возражения против психоаналитической методики и высказываются сомнения в надежности сведений, полученных с помощью данных методов самим Фрейдом или представителями следующих поколений аналитиков. 3. Критические замечания по поводу формы критики психоанализа Приходится с сожалением констатировать, что сами критики психоанализа по большей части игнорируют общепризнанные правила данного дискурса и по инерции оценивают психоанализ в соответствии с так называемыми рациональными критериями. Среди этой литературы особое внимание обращают на себя сочинения, содержащие личные выпады в сторону Фрейда, оценки его теории с точки зрения ее соответствия расхожим моральным принципам или определенному мировоззрению. Все они, по существу, обязаны своим возникновением наивным подтасовкам, религиозным или политическим предубеждениям, превратному представлению о теории и неточному цитированию подлинников. Критика психоанализа зародилась почти одновременно с самим психоанализом, то есть приблизительно в 1905 году, когда сочинения Фрейда стали приобретать широкую известность. Впервые критика психоанализа заявила о себе в научной литературе после выхода в свет «Фрагмента анализа одного случая истерии», содержащего историю болезни Доры (Bruchstuck einer Hysterie-Analyse, Freud, 1905e). Повсеместное возмущение у рецензентов вызвало подробное описание сексуальной атмосферы анализа (см. Kohler, 1989, S. 148f, где приведены обширные выдержки из рецензий). Начиная приблизительно с 1920 года, в печати стало появляться все больше критических монографий на тему психоанализа. Вскоре после прихода к власти нацистов был выпущен номер Zentrallblatt far Psychotherapie под редакцией Карла Густава Юнга, автору которого предприняли попытку сформулировать задачи психотерапии в новых политических условиях и явно стремились отмежеваться от фрейдовского психоанализа, противопоставляя ему в позитивном ключе идеи самого Юнга. Львиная доля критики досталась предпринятой Фрейдом попытке рационального анализа бессознательного, биологическому редукционизму психоаналитической теории сексуальности и негативному, «унизительному» представлению о человеке, лежащему в основе всей теории. В специальной обзорной статье главного редактора под названием «О современном положении психотерапии» (Zur gegen-wartigen Lage der Psychotherapie, Jung, 1934) эти критические замечания были сведены воедино и увенчаны огульным поношением Фрейда и его представлений. В последующие годы нацистского правления в Германии психоанализ ни разу не становился темой дискуссии. Если в первые послевоенные годы критика психоанализа носила преимущественно спорадический характер, то начиная с шестидесятых годов в англо-американском пространстве сложилась однородная группа критиков Фрейда, образцом для которой послужила книга Лапьера «Фрейдовская этика» (The Freudian Ethic, La Piere, 1974), впервые опубликованная в 1959 году и содержащая все основные аргументы: на Фрейда и созданный им психоанализ возлагалась ответственность за целый ряд гипотетических ошибок и искажение моральных представлений, в том числе за сексуальное раскрепощение и либерализацию методов воспитания и наказания. В последующих работах иных авторов эти нападки приобрели еще более явственный консервативный и крайне правый характер. Образчиком подобной критики могут служить сочинения Соколова (Sokoloff, 1971) и более поздние работы англичанки Э. М. Торнтон (Е. М. Thornton, 1983). Стремясь доказать, что теории Фрейда могли возникнуть лишь в распаленном кокаином воображении человека с нездоровыми наклонностями, авторы зачастую намеренно искажали текст источников и, в особенности, цитаты из работ самого Фрейда, хотя такой подход нетипичен даже для достаточно откровенной антифрейдовской литературы (исчерпывающие комментарии к работам Торнтон и других правоконсервативных антифрейдистов см. в Kohler, 1989, S. 50 ff. или S. 93 ff.). То же самое можно сказать о наиболее авторитетном критике психоанализа Гансе Юргене Айзенке, критика которого, хотя и производит впечатление чисто научной, подчас опирается на искаженное переложение тезисов Фрейда. Например, заявление о том, что Фрейд считал причиной любых ошибочных действий вытеснение бессознательного материала, является одним из подобных искажений, которому многим обязан такой серьезный критик психоанализа, как Грюнбаум (Grunbaum, 1988, S. 311 ff.). В действительности Фрейд ограничился лишь предположением о том, что ошибочные действия, или только некоторые из них, обусловлены психическими факторами, которые могут носить сознательный, предсознательный и, в отдельных случаях, бессознательный характер (см. Freud, 1916—17а, S. 58 ff.; см. также КбЫег, 1990, S. 291 ff.). Тем не менее следует подчеркнуть, что наряду с этим существует и вполне серьезная критика психоанализа, которую едва ли можно долгое время игнорировать безнаказанно. К представителям этого направления критики относятся уже упомянутый Грюнбаум и наиболее влиятельный немецкий автор Эшенредер (Eschenroder, 1986), который выдвигает куда более корректные по форме аргументы против теории и практики психоанализа и не спешит с общими выводами. Эшенредера можно упрекнуть лишь в том, что он беспечно черпает неверные сведения о биографии Фрейда из критических источников, что придает его работе явно тенденциозный характер. Критическую литературу о жизни Фрейда, наиболее видными авторами которой являются Элленбергер (Ellenberger, 1973) и Салловэй (Sulloway, 1982), можно с полным правом причислять к критике психоанализа, если речь идет о попытке внести поправки в специально представленное Фрейдом в автобиографическом очерке («О себе», Selbstdarstellung, Freud, 1925d) изображение исторического фона, позволяющего судить об оригинальности и восприятии психоанализа, и таким образом поставить под сомнение достоверность его изложения. Противоречия, которые обнаруживают некоторые авторы, в частности Торнтон и Айзенк, при сопоставлении различных версий истории зарождения психоанализа, используются в качестве аргументов ad hominem* против самого основоположника психоанализа. Однако анализ этих текстов убеждает в том, что представители критической литературы о жизни Фрейда грешат некорректным обращением с источниками и тенденциозным использованием цитат, вырванных из контекста. Вместе с тем работа Салловэя заслуживает внимания как колкая историографическая антитеза. Подводя итог этого беглого обзора, можно констатировать лишь одно: обширная литература антифрейдовской направленности не соответствует заявленным претензиям на «опровержение» фрейдовского психоанализа с помощью подлинных научных аргументов. * [лат.] букв. — применительно к человеку; доказательство, не основанное на объективных данных, а рассчитанное на чувства человека. —Прим. переводчика. 4. Требования к будущей критике психоанализа Требования эти вполне тривиальны, и я упоминаю о них лишь из-за того, что до сих пор их с завидным упорством игнорировали. Во-первых, теорию следует оценивать с точки зрения представленных ею объяснений, ее внутренней согласованности и эмпирической обоснованности, не выбирая в качестве основного критерия степень ее соответствия пожеланиям того или иного человека. Во-вторых, необходимо соблюдать элементарные правила научного дискурса и, по меньшей мере, правильно излагать критикуемый материал. Столь же тривиальным может показаться и надежда на то, что критики психоанализа смогут прислушаться к своим оппонентам, психоаналитикам, не объявляя их замечания a priori не имеющими законной силы, безграмотными и чуть ли не патологическими. Сами аналитики во многом несут ответственность за то, что на протяжении стольких лет процветают вышеописанные гротескные формы критики психоанализа, поскольку они крайне редко удосуживались четко формулировать свое отношение к такого рода литературе. Сочинения Фрейда обращены к широкому кругу читателей. В своих произведениях Фрейд выносит на обсуждение вопросы, выходящие за узкие рамки клинической деятельности, поэтому любой читатель может совершенно открыто выражать свое мнение по этому поводу. Однако основой этого дискурса должны служить неоднократные критические размышления над психоаналитическими идеями и обоснованные замечания, подкрепленные в данном случае ссылками на сочинения самого Фрейда, на иные публикации, и лишь в минимальном объеме, — практическими наблюдениями. Томас Келер. В кн. Ключевые понятия психоанализа. Пер. с нем. СПб. 2001.

 Отправлено: 18.09.11 12:43. Заголовок: Критика критики критики психоанализа

Ок, автор справедливо дисквалифицировал часть критики, как неконструктивную (основанную на вырванных из контекста цитатах и т.п.). А ответ на нормальную критику у него был? В статье нет "критики критики психоанализа", она неправильно названа.

цитата:

Однако основой этого дискурса должны служить неоднократные критические размышления над психоаналитическими идеями и обоснованные замечания, подкрепленные в данном случае ссылками на сочинения самого Фрейда, на иные публикации, и лишь в минимальном объеме, — практическими наблюдениями.

Кхм, не понял глубину мысли.

 Отправлено: 18.09.11 19:11. Заголовок: 72 пишет: Ок, автор..

72 пишет:

цитата:

Ок, автор справедливо дисквалифицировал часть критики, как неконструктивную (основанную на вырванных из контекста цитатах и т.п.). А ответ на нормальную критику у него был?

Статья приведена полностью. На что ответил автор на то и ответил. К "нормальной критике" Келер причисляет Грюнбаума и Эшенредера.

цитата:

Однако основой этого дискурса должны служить ... обоснованные замечания, подкрепленные... лишь в минимальном объеме, — практическими наблюдениями.

72 пишет:

цитата:

Кхм, не понял глубину мысли.

Замечание Келера мне тоже не совсем понятно.

 Отправлено: 19.09.11 19:31. Заголовок: Отдельное направлени..

Отдельное направление критики психоанализа посвящается отсутсвию эмпирических исследований психоаналитических идей или отрицательным результатам. Часто вспоминается в этой связи имя К.Поппера и его точка зрения о том, что психоанализ это нефальсифицируемая теория.

Вот что отвечают на это психоаналитики.

цитата:

Критика психоанализа в связи с недостатком эмпирических исследований В истории американской психологии академическое научное сообщество пережило период, в течение которого возможности непосредственной экспериментальной проверки психоаналитических гипотез воспринимались с большим энтузиазмом и оценивались довольно высоко (см. Sears, 1944; Fisher & Greenberg, 1985; Kline, 1981). Психоаналитики и теоретики психоанализа, со своей стороны, предпочитали отмалчиваться, соблюдая таким образом традицию, начало которой положил ответ Фрейда на сообщение американского психолога Розенцвейга. Розенцвейг проинформировал Фрейда о том, что данные экспериментальных исследований подтверждают одну из психоаналитических гипотез, на что Фрейд ответил: «Я с интересом ознакомился с вашими экспериментальными работами по проверке психоаналитических постулатов. Очень высоко ценить эти подтверждения я не могу, поскольку достаточное количество надежных наблюдений, на которых покоятся эти постулаты, делает их независимыми от экспериментальной проверки. И все же она не повредит» (цит. по MacKinnon & Dukes, 1964, S. 703). Я полагаю, что скептическое отношение к возможностям экспериментальных исследований применительно к подтверждению психоаналитических гипотез во многом обосновано. Довольно часто экспериментальным исследованиям не достает «экологической валидности». В лабораторных условиях каждый изучаемый психоаналитический феномен воспроизводится по отдельности, вне естественного контекста жизни, а связь самих экспериментальных исследований с психоаналитическими гипотезами, которые становятся объектом проверки, остается неясной и довольно отрывочной. Например, в рамках исследования, рассчитанного на проверку определенных гипотез, связанных с психоаналитическим понятием вытеснения, пытаются выяснить, забываются ли эмоционально окрашенные ассоциации быстрее, чем ассоциации, вызванные нейтральными понятиями (см. Levinger & Clark, 1961); воспроизводятся ли приятные воспоминания лучше, чем неприятные (Rapaport, 1961) '. Если такого рода эксперименты призваны вынести окончательный приговор психоаналитическому понятию вытеснения, то они действительно заслуживают скептического отношения. 1 Критический обзор прежних исследований в этой области. — Прим. автора. Лично я считаю, что все вместе взятые экспериментальные исследования, цель которых заключалась в проверке различных психоаналитических теорий, не принесли никаких результатов. Я и впрямь не знаю ни одного исследования, в ходе которого были бы получены убедительные доказательства существования процесса вытеснения, занимающего центральное положение в психоанализе, не говоря уже о его значении в качестве патологического фактора в этиологии неврозов (см. Erwin2, 1984; КНпеЗ, 1981). Результаты большинства исследований, целью которых является поддержка психоаналитических гипотез, могут служить доказательством или считаться подтверждением правомерности лишь тех утверждений, которые явились объектом проверки. Следовательно, эксперименты проводятся с намерением выявить или подтвердить существование некоего феномена или процесса, предположительно связанного с психоаналитической теорией (см. также Fisher & Greenberg, 1985). Для модификации, совершенствования или развития психоаналитической теории результаты этих исследований не имеют никакого значения. С этой точки зрения, они не могут выполнять даже эвристические функции. Подводя итог, можно со всей уверенностью утверждать, что непосредственная экспериментальная проверка психоаналитических гипотез по сей день не оказала, по существу, никакого влияния на развитие основного корпуса психоаналитической теории. Косвенная проверка психоаналитических теорий Я убежден, что, по иронии судьбы, именно те исследования, которые не предусматривают непосредственной экспериментальной проверки психоаналитических теорий и результаты которых, следовательно, имеют лишь косвенное отношение к психоанализу, оказывали и продолжают оказывать на развитие психоаналитической теории большее влияние, чем попытки непосредственной экспериментальной проверки. Обратимся к данным, полученным в ходе исследований, которые не были связаны с психоаналитической теорией и целью которых не являлась проверка психоаналитических гипотез. Подходящим примером является исследование отношений между матерью и ребенком. Совсем недавно в своей работе я показал, каким образом исследование взаимной привязанности матери и ребенка, вклю чавшее в себя классический эксперимент с животными, проведенный Харлоу (Harlow, 1956), продемонстрировало принципиальную несостоятельность фрейдовских гипотез об объектных отношениях. Фрейд утверждал, что определенное значение, которое объект приобретает для ребенка, и привязанность ребенка к объекту объясняются исключительно тем, что объект выполняет роль или задачу, связанную с утолением голода и удовлетворением либидозных потребностей. Однако результаты исследований в этой области свидетельствуют в пользу мнения Фейр-берна (Fairbairn, 1952), который утверждал, что энергия либидо устремляется скорее к самому объекту, чем к ощущению удовольствия. Эрвин проводит тщательный анализ этого вопроса. — Прим. автора. Клайн придерживается противоположного мнения. —Прим. автора. Аналогичное подтверждение получило и предположение Боулби (Bowlby, 1969), согласно которому в основе взаимной привязанности матери и ребенка у большинства видов, в том числе у человека, лежит автономное влечение. Несмотря на то что скорее всего исследования взаимной привязанности матери и ребенка по большей части не могли оказать непосредственного влияния на развитие психоаналитической теории, этот пример указывает на то, что даже незначительных изменений парадигмы в рамках современного психоаналитического мировоззрения, вызванных результатами научных исследований, оказалось достаточно для того, чтобы повлиять на развитие этой теории в Северной Америке (Eagle, 1991). Теорию влечений довольно скоро сменили теория самости и различные теории объектных отношений. Многие исследования взаимной привязанности матери и ребенка не имели никакого отношения к психоаналитическим гипотезам. Тем не менее их результаты косвенным образом оказали на психоаналитическую теорию куда большее влияние, чем предшествующие попытки непосредственной экспериментальной проверки психоаналитических гипотез. Причины этого лежат на поверхности: «экологической валидностью» и способностью извлекать дополнительные сведения о предмете, имеющем значение для психоанализа, говоря точнее, о формировании объектных отношений, обладают лишь те исследования, которые имеют косвенное отношение к психоанализу. На мой взгляд, пример взаимосвязи экспериментальных исследований обоюдной привязанности матери и ребенка и развития психоаналитической теории заставляет о многом задуматься. «Пуристы» от психоанализа не устают повторять, что значение для психоаналитического исследования имеют лишь те сведения, которые были получены в рамках конкретной психоаналитической ситуации. То обстоятельство, что сведения подобного рода служат основой для развития психоаналитической теории лечения, едва ли может наделить их исключительным правом при формулировании обобщающих психоаналитических теорий развития личности или природы и происхождения психопатологии. Психоаналитические теории постоянно испытывают разнообразные влияния, к числу которых относятся не только открытия, сделанные в рамках иных научных дисциплин, но и современная система ценностей, мировоззрение, дух времени (см. Cushman, 1990; Kirschner, 1990). Учитывая то обстоятельство, что подобное влияние так или иначе неизбежно, на мой взгляд, теоретики психоанализа поступили бы конструктивно и целесообразно, если бы учли научные открытия, сделанные в рамках иных дисциплин, и признали соответствующую критическую оценку психоаналитических теорий. Это имеет значение и для психоаналитического образования. Психоаналитики не только должны быть образованными и компетентными специалистами в области психоаналитической практики и теории, но и дополнительно, пусть и в меньшем объеме, получать знания по смежным дисциплинам. Даже при условии того, что большинство аналитиков не занимается исследованиями или серьезной теоретической работой, приобретенный за время обучения навык умелого обращения с материалами исследований, то есть вычленения и адекватной оценки значимых для психоаналитической теории и практики научных данных, полученных в ходе психоаналитических исследований или исследований, проводящихся в рамках смежных дисциплин, пойдет им на пользу. В Северной Америке психоаналитические вузы отличаются, как правило, самостоятельностью и независимостью; иными словами, они не являются составной частью университетов и даже не поддерживают связей с крупными учебными центрами. В результате эти учебные заведения превращаются в своеобразные островки с характерным ограниченным менталитетом, и никому не удается более или менее четко сформулировать определенные критерии, основанные на эмпирических исследованиях, здоровом скептицизме и соблюдении принципа повторного эмпирического подтверждения. Рассчитывать на скорые изменения статуса этих учебных заведений в системе образования не приходится. И все же следовало бы попытаться внести изменения и дополнения в нынешнюю учебную программу имеющихся институтов 4. 4 Недавно я принимал участие в конференции, устроенной психоаналитическим филиалом Американской психологической ассоциации и Американской психоаналитической ассоциацией при личном участии руководителей обеих организаций. Все участники конференции сошлись во мнении, что в программы психоаналитических учебных заведений необходимо внести изменения и дополнения с учетом вышеописанных проблем. —Прим. автора. Текущие исследования и психотерапевтический процесс Несмотря на то что описания отдельных случаев из практики по-прежнему занимают центральное положение в психоаналитической литературе, за последние 20—30 лет многие исследователи последовательно и настойчиво стремились провести достаточно систематические и точные психоаналитические исследования, в частности, в рамках психотерапевтического процесса. В Северной Америке подобными психоаналитическими исследованиями занимались, в частности, Даль (Dahl, 1974), Люборски и его коллеги (Luborsky et al., 1984; 1988), Шеврин (Shevrin, 1988), Сильверман и его коллеги (Silverman et al., 1983), Зиль-бершац и его коллеги (Silberschatz et al., 1988), Страпп (Strupp, 1986), а также Вейс, Сэмпсон и их коллеги (Weiss, Sampson, et al., 1986). На континенте важные исследования были проведены, в частности, Томэ и Кэхеле (Thoma & Kachele, 1987). В Северной Америке исследования психоаналитической терапии в основном сосредоточены на психотерапевтическом процессе, и лишь немногие исследователи занимаются изучением результатов и последствий психотерапии5. 5 В настоящее время исключение составляет работа Кантровица и его коллег IKantrowitz et al., 1990 a,b,c], которые провели исследование результатов и катамнез психотерапии. — Прим. автора. Вместе с тем возникает вопрос, могут ли результаты исследований вышеназванных специалистов оказать существенное влияние на клиническую практику и развитие теории? Например, в работе Вейса, Сэмпсона и их коллег (Weiss, Sampson, et al., 1986) ощущается тесная взаимосвязь исследовательской деятельности, теории и практики. Вейс и Сэмпсон разработали оригинальную теорию психоаналитического лечения, которую назвали теорией «преодоления контроля», проводят семинарские занятия для желающих ознакомиться с их методом лечения и последовательно осуществляют исследовательские программы, напрямую связанные с их гипотезами и практической деятельностью. Таким образом, исследования обеспечивают их материалом, который может служить обоснованием их терапевтической концепции. Согласно этой концепции, пациенты, поступающие на лечение, располагают «бессознательным планом» действий, благодаря которым они рассчитывают избавиться от своих «бессознательных патогенных убеждений», и бессознательно подвергают терапевта «испытанию», желая выяснить, можно ли включить в контекст отношений с терапевтом отторгаемый ими материал, судя по ответам терапевта о том, готов ли он подтвердить правоту их патогенных убеждений. По мнению Вейса и Сэмпсона, терапевтический процесс развивается в конструктивном направлении при условии, что терапевт успешно прошел испытания и смог вселить в пациента эмоциональную уверенность в том, что аналитик не подтверждает правоту его бессознательных патогенных убеждений. Как отмечалось выше, в исследовательской работе Вейс и Сэмпсон интересуются прежде всего психотерапевтическим процессом, поэтому их подход к изучению результатов и последствий психотерапии едва ли можно назвать систематическим. Несмотря на то что Зильбершац и Куртис (Silberschatz & Curtis, 1986) в своей последней работе уделяют большее внимание результатам терапии, многое в этой области еще только предстоит сделать. Дальнейшие задачи, стоящие перед исследователями, продиктованы необходимостью определить степень универсальности концепции преодоления контроля, иначе говоря, процентный показатель пациентов, в лечении которых можно применять этот подход. Несмотря на то что Вейс и Сэмпсон называют свою концепцию обобщающей теорией психодинамической терапии, свидетельства в пользу обобщения полученных ими результатов не назовешь многочисленными, поскольку их исследования основаны прежде всего на материале отдельных случаев из практики. Недавно Люборски и его коллеги (Luborsky et al., 1988) опубликовали книгу, в которой подвели итог своей многолетней исследовательской деятельности. По их мнению, решающим фактором успешного окончания терапии являются переживания пациента, связанные с возникающими между ним и терапевтом отношениями, проникнутыми желанием помочь пациенту. Пациенту необходимо почувствовать, что терапевт готов оказать ему помощь и поддержку, и вместе с тем поверить в то, что усилия, направленные на преодоление своих проблем, он прикладывает совместно с терапевтом. Применяя метод определения основной конфликтной темы отношений (core conflictual relationship theme, CCRT), Люборски и Кристоф приходят к выводу о том, что основные желания и потребности пациента остаются неизменными вне зависимости от успешности лечения. Изменению могут подвергнуться лишь следующие обстоятельства: 1. Благодаря полученному опыту пациент ожидает от окружающих не резко отрицательной, а скорее положительной реакции на свои желания и потребности. 2. В связи с этим негативная реакция пациента на себя самого приобретает позитивные черты. Если сопоставить данные выводы с теорией отношений, проникнутой желанием помочь пациенту, то можно предположить, что основным фактором успешного лечения является создание условий, позволяющих пациенту выразить свои желания и потребности, которые в прежние годы ассоциировались лишь со страхом и отказом. Убеждаясь в ходе терапии в том, что терапевт готов откликнуться на просьбы пациента, оказать ему помощь и поддержку, пациент получает опыт положительной реакции со стороны постороннего человека и благодаря этому начинает более позитивно реагировать на себя самого. Результаты научных исследований, проведенных Люборски и его коллегами (Luborsky et al., 1988), и высказывания Вейса и Сэмпсона (Weiss & Sampson, 1986), согласно которым успех терапии зависит от способности терапевта выдержать испытания, подготовленные пациентом, во многом перекликаются. Эти выводы представляются результатом кропотливого изучения концепции «корректирующего эмоционального переживания», разработанной в прошлом Александером и Френчем (Alexander & French, 1946), а также идей, высказанных еще ранее Ферен-чи и Ранком (Ferenczi & Rank, 1925). Разумеется, это не означает, что последователи непременно должны заимствовать у предшественников все элементы их теории без исключения, в том числе гипотезу намеренного и непосредственного манипулирования переносом, которым занимается терапевт, исполняя с этой целью различные роли. Подводя итог сравнительного анализа результатов психотерапевтических исследований, проведенных в Северной Америке, я хотел бы вкратце описать научные работы Страппа и его коллег. Недавно Страпп (Strupp, 1989) резюмировал данные, полученные им в ходе исследований, растянувшихся почти на тридцать лет. Несмотря на отличия в терминологии, его выводы парадоксальным образом близки к предположениям Вейса, Сэмпсона и Люборски. Страпп исходит из того, что успешное развитие терапевтического процесса возможно прежде всего в том случае, если терапевт не отвечает на высказывания и действия пациента ожидаемой и естественной реакцией. Например, на провоцирующие и враждебные действия пациента, которые в естественной обстановке могли бы вызвать лишь ответное чувство враждебности и отчуждения, терапевту следует так или иначе реагировать положительно. Попутно терапевту необходимо, по мере возможности, разобраться в причинах такого поведения пациента и затем обсудить с пациентом свою интерпретацию 6. 6 Страпп настойчиво подчеркивает терапевтическую значимость эмпатического понимания со стороны терапевта, примыкая тем самым к Когуту [Kohut, 1971; 1977; '"84], который придавал этому фактору первостепенное значение. —Прим. автора. Переклички между выводами Страппа, мнением Люборски, согласно которому решающее значение имеют отношения, проникнутые желанием помочь пациенту, и гипотезой Вейса и Сэмпсона, полагающих, что терапевту необходимо успешно пройти испытание, подготовленное для него пациентом, и не подтвердить правоту его бессознательных патогенных убеждений, очевидны. Вместе с тем Страпп вносит еще один элемент, который прекрасно дополняет эту картину. Он указывает на необходимость использования данных, полученных благодаря последним исследованиям, в процессе обучения терапевтов. Ввиду того что «терапевтов, соответствующих всем критериям хорошего терапевта, нельзя назвать обычным явлением», и «более или менее серьезными недостатками страдают все терапевты, даже самые опытные и признанные». Страпп (Strupp, 1989; S. 723) придает особое значение проблеме внедрения в практику последних научных данных. Взаимосвязь между результатами исследований и развитием теории Недавно я закончил главу, которая войдет в книгу под названием «Почему люди не меняются? Новый подход к проблеме сопротивления и неприятия». В этой главе я попытался с психоаналитической позиции ответить на вопрос, почему люди не меняются. Во время работы над этой главой меня поразили расхождения между научной литературой по клинической теории и результатами исследований. Например, в литературе по клинической теории первостепенное значение для понимания терапевтического процесса приобретает концепция сопротивления, особенно в тех случаях, когда не удается достигнуть прогресса в терапии 7. На практике проблема сопротивления и его анализ составляют львиную долю работы многих аналитиков. Вместе с тем в программах психотерапевтических исследований Люборски, Вейса и Сэмпсона, Страппа и его коллег, а также других ученых едва ли можно обнаружить упоминание о том, что анализ сопротивления является решающим фактором психотерапевтического процесса. Страпп (Strupp, 1989) полагает, что интерпретации, направленные на толкование сопротивления пациента, зачастую унижают пациента и воспринимаются как упреки8. ' В иных популярных концепциях учитываются навязчивое повторение, негативная терапевтическая реакция и мазохизм. —Прим. автора. 8 Вейс и Сэмпсон, равно как и Страпп, уделяют в своих работах определенное внимание феномену сопротивления, хотя и трактуют это понятие иначе, нежели сторонники традиционной психоаналитической теории. Сопротивление, о котором идет речь в этих программах исследований, имеет мало общего с гипотезами затяжного господства инфантильных желаний, продиктованных соответствующими влечениями, навязчивого повторения, или другими популярными концепциями. Сопротивление пациента трактуется скорее как функция его тревоги и опасений, в частности, как выражение страха, который вызывает мысль о возможности повторной травматизации по вине терапевта или о том, что терапевт может подтвердить правоту бессознательных патогенных убеждений. — Прим. автора. Я привожу эти мнения о проблеме сопротивления лишь из-за того, чхо они являют собой наглядную иллюстрацию расхождений между теорией и результатами исследований. Я солидарен со Страппом, который убежден в том, что дополнительные примеры такого рода отыскать нетрудно. Как правило, психоаналитическая терапия развивается почти вне зависимости от результатов эмпирических исследований. Зачастую специалистами, работающими в этих областях, двигают разные мотивы. Например, достаточно приглядеться к теории психологии самости, созданной Когутом и завоевавшей если не весь психоаналитический мир, то, по крайней мере, северо-американское психоаналитическое пространство, чтобы убедиться в том, что растущая популярность и могущество психологии самости, особенно ее этиологической теории, в которой рассматриваются истоки нарциссических расстройств личности, не имеет почти или совсем ничего общего с результатами каких бы то ни было исследований. В контексте изменения психоаналитической теории Гедо (Gedo, 1984) отмечал, что психоаналитики рассчитывают скорее на собственный опыт клинической практики и «безусловные свидетельства», чем на результаты систематических эмпирических исследований. В другой своей работе (Eagle, 1991) я уже анализировал динамику изменения психоаналитической теории и пришел к выводу, что изменения психоаналитической теории хотя и являются зачастую отражением косвенного влияния исследований, которые проводятся в рамках смежных научных дисциплин, в большей степени продиктованы разнообразными общественными факторами и политикой психоаналитических институтов. Как подчеркивает Фарел (Farell, 1981), изменения любой научной теории происходят под влиянием как общественных факторов, так и результатов эмпирических исследований. Разумеется, соотношение двух этих факторов колеблется в зависимости от конкретной научной дисциплины. Насколько можно судить, довольно существенную роль в психоанализе играют общественно-политические факторы. Для того чтобы изменить это положение, необходимо затратить немало усилий и времени. Изменения можно осуществить только путем модификации системы психоаналитического образования. На мой взгляд, это не означает, что все ученые должны с головой погрузиться в практические исследования,—такое не только маловероятно, но и едва ли желательно. В некоторых научных областях скрупулезные исследования и без того занимают достаточное пространство. Более резонными представляются изменения системы психоаналитического образования, благодаря которым психоаналитики могли бы за время обучения приобретать навык анализа и умелого использования результатов психоаналитических исследований и научных открытий, сделанных в рамках иных дисциплин 9. Однако для того чтобы осуществить подобную реформу психоаналитического образования, необходимо прежде всего изменить систему ценностей и принципы, согласно которым проводится обучение психоаналитиков и строится работа психоаналитических институтов. Моррис Н. Игл Критика психоанализа в связи с недостатком эмпирических исследований. В кн. Ключевые понятия психоанализа. Пер. с нем. СПб. 2001

 Отправлено: 19.09.11 19:42. Заголовок: Дж. Милтон Эмпириче..

цитата:

Дж. Милтон Эмпирические исследования, сравнивающие психоаналитическую и когнитивную терапию К сожалению, профессиональное соперничество и политическое давление означают, что часто менталитет "скачек" может проникать в эмпирическое сравнение результатов когнитивного и психоаналитического лечения. Например, соревнование за ограниченные ресурсы в британском общественном секторе, может означать, что клиницисты, использующие различные методологии, будут стремиться доказать, что их терапевтический бренд более эффективен, чем другой. Есть данные, что клиницисты различных темпераментов будут склоняться к различным терапевтическим модальностям (Arthur, 2000), что затрудняет признание ценности чужого подхода и ограничений своего собственного. Часто используемый аргумент в пользу предложения когнитивно-поведенческой терапии, а не психоаналитического лечения пациентам общественного сектора состоит в том, что имеется намного больше свидетельств эмпирических исследований в пользу ее эффективности. Также утверждают, что она дешевле, поскольку короче и требует намного меньшей подготовки для ее проведения. Когнитивно-поведенческая терапия, будучи краткой, фокусной терапией, хорошо поддается популярному формату основанных на случайном выборе контролируемых проверок (randomised controlled trial), которые проводились неоднократно и с большим энтузиазмом, хотя часто и не с типичными внебольничными группами пациентов (Enright, 1999). Показатели результатов обычно представлялись в форме простых оценок симптомов, и периоды последующего наблюдения были короткими. Сам психоанализ, конечно, требует четырех или пяти сессий в неделю на протяжении нескольких лет. В результате часто наблюдаются радикальные изменения в отношениях пациента, его способности к работе и творческой самореализации, что выходит за рамки и намного превосходит простое "облегчение симптомов". Такие критерии оценки результатов трудны и сложны для измерения, несмотря на определенный прогресс в области "объективного измерения субъективного" (Luborsky et al., 1986; Barber & Crits-Cristoph, 1993; Hobson & Patrick, 1998). Психоаналитическая психотерапия, с ее типичными ограничениями внутри общественного сектора, использует ту же самую методологию, обычно на базе частоты сессий один раз в неделю в течение одного или нескольких лет, и ожидает получения изменений того же типа, но в меньшей степени. На мой взгляд, стремление к напряжению аналитической позиции, о котором я говорила выше, характеризует психоаналитический подход, независимо от того, проводится ли он один или пять раз в неделю, в течение краткого или продолжительного периода времени. Существенный фактор, я думаю, заключается в необходимости для терапевта проходить очень интенсивное, основанное на личном опыте и продолжительное обучение, для того чтобы он мог устанавливать и сохранять аналитическую позицию. Когда делаются попытки приспособить психоаналитическую работу к исключительно нетипичному формату шестнадцати сессий, подходящему когнитивно-поведенческой терапии, большинство аналитиков не предскажут ничего большего, чем симптоматическое изменение или временная смена поверхностных представлений, поскольку отсутствует возможность для существенной проработки. Таким образом, можно ожидать, что эффективность очень короткой психоаналитической психотерапии будет соответствовать эффективности когнитивно-поведенческой терапии. Это подтверждается в относительно немногочисленных случаях проведения высококачественных сравнительных исследований когнитивно-поведенческой терапии и краткосрочной психоаналитической психотерапии: обнаружено, что, в сущности, результаты не отличаются (Cris-Cristoph, 1992; Luborsky et al., 1999). Интересно, что одно исследование, предпринявшее попытку связать процесс и результат в краткосрочной когнитивной и психоаналитической терапии, пришло к выводу, что важными являются более типичные "динамические" элементы психотерапии (Jones & Pubs, 1993). Эти авторы ожидали, что когнитивная терапия работает через когнитивные процедуры, а динамическая терапия - через динамические. Вместо этого они наблюдали, что "пробуждение аффекта", "принесение беспокоящих чувств в сознание" и "интеграция текущих трудностей с предыдущим жизненным опытом, используя отношение терапевт-пациент в качестве средства изменения" (c.315) давали улучшение в обоих типах терапии. Напротив, более типично "когнитивные" процедуры "контроля негативного аффекта посредством использования интеллекта и рациональности" и "поощрение, поддержка и утешение со стороны терапевта" не позволяли прогнозировать положительный результат. Джонс и Пулос утверждают, что все эти виды терапии действуют благодаря обеспечению уникального безопасного контекста, внутри которого пациент может исследовать свои отношения с самим собой и с окружающим миром. Достижению результата способствует то, что предпочтение отдается эмоциональному переживанию по сравнению с рациональностью, и акцент делается на истории развития. Согласно этому исследованию терапия оказывается менее успешной, по крайней мере тогда, когда когнитивные терапевты действуют с позиции "рационалистического" подхода, при котором аффект понимается как выражение иррациональных и нереалистических убеждений и с ним обращаются соответственно этому пониманию, и когда они видят свою роль в применении технических инструкций и руководств. Другое исследование, сравнивающее процесс в "динамической-межличностной" и когнитивно-поведенческой терапии (Wiser & Goldfried, 1996), детально изучало все типы интервенций, сделанных в тех частях сессий, которые опытные терапевты сами считали способствующими изменению пациента. Эти исследователи опять отмечают неожиданную для себя тенденцию когнитивных терапевтов к использованию и высокой оценке более "динамических" техник, и утверждают, что это является частью недавнего смещения когнитивно-поведенческой терапии к межличностному фокусу. Когда мы изучаем результаты в более типичном длительном психоаналитическом лечении, "золотой стандарт" формата контролируемых проверок, который работает достаточно хорошо для краткосрочной терапии, ставит огромные организационные проблемы и может оказаться совершенно непригодным (Galatzer-Levy, 1995; Gunderson & Gabbard, 1999). Здесь мы имеем дело со сложным межличностным процессом, зависящим от множества переменных. Там, где в сравнительных исследованиях пациенты демонстрируют выраженное предпочтение или склонность к определенным видам работы, контроль оказывается невозможным, а рандомизация становится сомнительной. Относительная нехватка данных с контролируемой проверкой эффективности психоаналитической работы есть функция огромных трудностей, присущих такому исследованию типичного психоаналитического лечения, и часто ложно приравнивается к "свидетельствам против" (Parry & Richardson, 1996). Существует растущее количество эмпирических исследований более продолжительной психоаналитической психотерапии, проводимой со взрослыми и детьми в общественном секторе (например, Moran et al., 1991; Sandahl et al., 1998; Bateman & Fonagy, 1999; Guthrie et al., 1999). С учетом исследований самого психоанализа, наиболее сложного для изучения, начинают появляться данные, что это длительное, более амбициозное лечение в действительности может предоставить важные дополнительные преимущества. Фонаги и др. (1999) собрали и сделали критический обзор пятидесяти пяти исследований результатов психоаналитического лечения. Эти авторы, несмотря на то, что они признают многие методологические ограничения имеющихся данных, в целом на основе доступной информации относятся к психоаналитическим результатам, выражаясь их словами, "осторожно оптимистически". Ключевые текущие открытия (которые подробно описаны в самой работе) состоят в следующем. (1) Интенсивное психоаналитическое лечение в основном более эффективно, чем психоаналитическая психотерапия, причем различие иногда становится явным только через несколько лет после окончания лечения, и это особенно характерно для более тяжелых расстройств. (2) Продолжительное лечение дает лучшие результаты, также как и завершенный анализ. (3) Имеют место исследования, свидетельствующие о том, что психоанализ и психоаналитическая психотерапия более выгодны и, вероятно, более эффективны с точки зрения стоимости, и что психоанализ может привести к сокращению использования других видов лечения и расходов на них, хотя одно исследование говорит об их увеличении. (4) Психоаналитическое лечение улучшает способность к работе, уменьшает симптоматику пограничных расстройств личности и может быть эффективным лечением для тяжелых психосоматических расстройств.

Полная версия статьи здесь.

 Отправлено: 02.02.13 20:08. Заголовок: Напишу некоторые сво..

Напишу некоторые свои замечания по поводу критики психоанализа. В качестве примера возьму два текста Е.Волкова и О.Акимова, которые относятся, на мой взгляд, к числу малоконструктивных и эмоциональных.

Статья Е. Волкова Сопротивление психоанализа критике.

Определенное впечатление о характере критики складывается по частоте эмоциональных и уничижительных эпитетов по отношению к психоанализу. Среди них «манипулятивная и сектантская постановка вопроса», «типично сектантский характер», «верования и догмы психоанализа», «авторитарная и высокомерная позиция психоанализа», «порок некритического нарциссизма», «патология», «генитально-порнографическая, мифо-архетипическая (сказочно-фантастическая) юнговская модели психоанализа» «авторитарно-самовлюбленная позиция», «жреческое поклонение изначально мертвому учению», «шаманская магия», «воспроизведение общераспространенных религиозно-культурных предрассудков», «психоаналитическое камлание». Кроме того, автор усматривает общность Фрейда с Лениным на основе «проступающих психопатических черты и мизантропии, умело маскируемых под «отеческую заботу о человечестве», а также сравнивает психоанализ и психоаналитиков с уткой из «грубоватого анекдота», засунувшей клюв в свой задний проход.

Уровень культуры и аргументированность критики Е. Волкова, видимо, оправданы «давней историей и стойкой природой моего сопротивления психоанализу», в котором признается автор. Видимо, по отношению к «изначально мертвому учению» только такая критика и уместна. Следует только учесть, что данная статья всё-таки планировалась в качестве доклада на психоаналитическом симпозиуме. По каким-то причинам (само собой связанных с упомянутыми пороками психоанализа :)) доклад Е. Волкова не был включен организаторами в симпозиум.

За вычетом эмоциональной критики, которая может быть интересно только как проявление «стойкой природы сопротивления» Е.Волкова, посмотрим на другие аргументы автора.

цитата:

По возвращении домой посмотрел анонс на сайте МИГП и обнаружил в нем следующий эпиграф: «То, что называют историей психоаналитического движения, является историей сложных взаимоотношений между теорией, которую необходимо рассматривать в условиях ее проявления, и индивидуумами, которых следует рассматривать в условиях их отношения к этой теории. Так называемое живое отношение к текстам Фрейда свидетельствует о неизбежном сопротивлении, которое они вызывают, причем не среди тех, кого называют широкой и образованной аудиторией, а в нашем тесном кругу психоаналитиков. Этот факт бросается в глаза. Живым в нашем отношении к его дискурсу оказывается только чувство сопротивления, которое он в нас вызывает. Другой альтернативы, кроме отрицания или сопротивления, не имеется, но поскольку это отношение длится столько, сколько продолжается наша жизнь психоаналитиков, то есть наша практика, создается впечатление, что дискурс Фрейда несет в себе нечто, из-за чего он от нас всегда ускользает. В этом смысле то, что называют «быть фрейдистом», оказывается историей сопротивления психоаналитика учению Фрейда. Быть плохим или хорошим фрейдистом, означает лишь второстепенные вариации этого сопротивления». (Владимир Гранов. «Filiations: будущее Эдипова комплекса»)[1]. … Замечательно манипулятивная и сектантская постановка вопроса — любые сомнения и критика автоматически определяются как «сопротивление» «Абсолютной Истине» психоанализа. Это один из самых универсальных приемов заблаговременного уничтожения любой возможности критики, которым издревле пользуются все манипуляторы, авторитарные и тоталитарные лидеры и создаваемые ими идеологии. … В приведенном выше эпиграфе к симпозиуму говорится лишь о двух альтернативах отношений с психоанализом — о сопротивлении и отрицании. А что мешает предположить чуть больше вариантов? Сопротивление — семантически очень скользкое понятие, амбивалентное и диффузное, которым легко манипулировать. Отрицание — однозначно негативное. Но куда делась критика? Или именно критическое отношение к психоанализу и является подлинным предметом сопротивления и отрицания у психоаналитиков? У меня, во всяком случае, складывается именно такое впечатление.

Несколько странные претензии.
Предположить другие варианты кроме отрицания и сопротивления психоанализу ничего не мешает. Суждение Волкова об «автоматичности» списания психоаналитиками любой критики к сопротивлению ложное. Свидетельство тому - разделы в психоаналитических монографиях и руководствах посвященных именно критике ПА (см., например, В.Мертенс Ключевые понятия психоанализа, Куттер Современный психоанализ), что свидетельствует в пользу того, что психоаналитики все-таки различают семантическую разницу между терминами «критика» и «сопротивление». В кн. Томэ, Кэхеле «Современный психоанализ» значительная глава отведена проблеме кризиса ПА, что говорит о достаточной самокритичности психоаналитиков и понимания ими слабых позиций своей теории.

Не исключаю, что перегибы в генерализации понятия «сопротивление» у психоаналитиков возможны (интересно было бы в этом случае рассмотреть конкретные примеры). Но то, что организаторы в МИГП решили посвятить симпозиум именно «сопротивлению», а не «критике» - это выбор и дело самих организаторов. Приведенный эпиграф В. Гранова, как и положено эпиграфам, взят из одного контекста и помещен в другой и если критиковать за безальтернативность частное суждение В.Гранова, то конечно нужно подробнее разбирать основные посылки автора. Даже по приведенному отрывку вполне очевидно, что Гранов рассматривает сопротивление в узком смысле и ведет речь только об отношении психоаналитиков к своему учению, которое как он считает, «длится всю жизнь». Стоит ли требовать в этом случае от психоаналитиков замены своего сопротивления на критику. Ведь критикующий в целом психоанализ психоаналитик и отказывающийся от психоаналитической техники по определению уже не психоаналитик.

цитата:

Есть ли в психоанализе «вход» для критики — не только для внутренних разборок и модификаций, но и для полного опровержения психоанализа, если для этого существуют достаточные основания? Нет, и психоанализ ни в малейшей степени не отвечает принципу фальсифицируемости К. Поппера, т.е. не может быть отнесен к подлинной науке, открытой для критики с любой стороны и для опровержения любой конкретной концепции.

Поппером будут попрекать ПА, наверное, до скончания людской памяти либо о психоанализе, либо о самом Поппере. И это не смотря на то, что это мнение отдельного, пускай и значительного, философа. Ведь сложности тестирования гипотез по критерию фальсифицируемости возникают со многими гуманитарными науками. Существует достаточное количество критических публикаций попперовского подхода. Поппер иллюстрировал свой принцип фальсифицируемости на физике, но то, что применимо к физике, может плохо работать применительно к науке с другим методологическим аппаратом. Но дело даже не в этом.

В использовании критиками попперовского аргумента замечательно частое соскальзывание к подмене выводов. Вывод Поппера о непроверяемости психоанализа (т.е невозможности определения ложности или истинности психоаналитической концепции) критиками автоматически заменяется выводом об однозначной ложности ПА.

Давайте разберемся с мнением Поппера подробнее. Да, действительно он считал, что психоанализ это непроверяемая и неопровержимая теория. Но тот же Поппер комментировал своё мнение так: «Это не означает, что Фрейд и Адлер не сказали ничего правильного: лично я не сомневаюсь в том, что многое из того, что они говорили, имеет серьезное значение и вполне может со временем сыграть свою роль в психологической науке, которая будет поверяемой».. (К.Поппер Предположения и опровержения. Рост научного знания. В кн. Логика и рост научного знания. М., 1983). Именно так: Поппер не считал, что ПА принадлежит привилегированное место по нефальсифицируемости в психологической науке, но он считал, что в целом современная психологическая наука несовершенна и непроверяема. И, кроме того, Поппер не исключал, что при совершенствовании способов проверки психоаналитических гипотез, психоанализ может «со временем сыграть свою роль» и будет достоверно подтверждено «серьезное значение» многого из того, что утверждали Фрейд и Адлер.

Психоанализу наравне с марксизмом просто «повезло» с оценкой Поппера. На месте психоанализа могла оказаться практически любая психологическая теория. Но дело в том, что в 30-х годах психоанализ набирал популярность. Поппер был лично знаком с Адлером и даже помогал ему в его работе с подростками в клинике социальной адаптации Вены. Наравне с психоанализом в научных кругах обсуждалась теория относительности, марксизм. Высказывание Поппера о психоанализе, а не о какой либо другой теории в психологии, в то время было просто актуальным.

цитата:

Мне представляется, что поведение абсолютного большинства психоаналитиков носит типично сектантский характер, как у любых некритично верующих адептов «закрытых» доктрин и закрытых сообществ. Психоаналитики некритично и вненаучно доверяются верованиям и догмам психоанализа, игнорируют или на весьма слабых основаниях отвергают любую критику в адрес своей доктрины, не подвергают ее строгой и объективной проверке, не сравнивают по обоснованности и эффективности с другими подходами. Вероучительный и догматический характер психоанализа ярко проявляется в разбиении его на множество «подсект» и в призыве Лакана «вернуться к истинному Фрейду» (т.е. «Истина» уже найдена, нужно лишь ее не потерять или правильно истолковать).

Возможно я чего-то не понимаю в логике Волкова, но из утверждения о «некритично верующих адептах», «догматическиом характере ПА» у меня не получается вывести закономерное «разбиение на подсекты». Причина образования внутри ПА новых направлений как раз и заключается в критике и несогласии с отдельными старыми ПА-концепциями. Многое в ПА неоднократно подвергалось и подвергается критичному переосмыслению психоаналитиками. В этом вся история развития ПА.

Можно только согласиться с требованием Е.Волкова подвергать строгой и объективной проверке ПА-концепции, сравнивать ПА по обоснованности и эффективности с другими подходами. И действительно, на современном этапе это условие нельзя игнорировать психоанализом для своего дальнейшего развития и сохранения статуса научной концепции.

цитата:

Занимательная история произошла с канадцем Джеффри Массоном (Jeffrey Moussaieff Masson). Он восемь лет обучался психоанализу, стал членом Международной психоаналитической ассоциации, был практикующим психоаналитиком и психотерапевтом, директором по проектам архива Зигмунда Фрейда и директором по авторским правам того же Фрейда, переводчиком и редактором «Полного собрания писем Зигмунда Фрейда Вильгельму Флиссу». Столь близкое и глубинное знакомство (раз есть глубинная психология, может быть и глубинное знакомство) с психоанализом и особенно с некоторыми подробностями из биографии отца-основателя подвигли его не только к отказу от психоанализа и к резкой его критике, но и к написанию книги Against Therapy[2], в которой он призывает вообще к отказу от психотерапии как авторитарной и опасной для клиентов деятельности.

Заметим, что Массон «призывает вообще к отказу от психотерапии как авторитарной и опасной для клиентов деятельности». Т.е. не только ПА попадает в этом случае под горячую руку Массона, но и в целом психотерапия. История канадца действительно занимательна, он верен своему тезису и в настоящее время увлекается поведением животных. Только интересна было бы посмотреть на реакцию самих клиентов, если бы в один прекрасный день они бы узнали, что спасены от опасной деятельности и психотерапии как практики не существует, а все психотерапевты переквалифицировались в этологов. :)

цитата:

По первому пункту у меня есть вопрос, на который я никак не могу найти ответа. Кто, когда, где из психоаналитиков — и насколько обоснованно — ответил и опроверг как концептуальную критику психоанализа (например, со стороны В. Франкла, А. Эллиса[4] или того же К. Поппера [5] и многих других), так и результаты исследований эффективности психоанализа (например, публиковавшиеся и обсуждавшиеся Г. Айзенком [6] и целым рядом других исследователей[7] в течение последнего полувека)?

По поводу В.Франкла и А.Эллиса у меня возникают встречные вопросы. Как были организованы эксперменты по фальфицируемости логотерапии и рационально-эмотивной терапии? Кто и когда концептуально критиковал саму логотерапию и РЭП и что на это отвечали сами Франкл и Эллис? Организуются ли в противоположность «некритичному и нарциссическому» ПА симпозиумы посвященные критике логотерапии и РЭП? Или их теории безупречны?

ПА повезло с критками т.к. растущее влияние и популяризация ПА требовало в середине века от терапевтов, придерживающихся других идей, развивать свои теории в духе критики и оппозиции к ПА. По другому быть и не могло. Сейчас ПА во многом утратил свои доминирующие позиции. Поэтому непонятно почему ПА вместо простого игнорирования до сих пор остается «мальчиком для битья» для представителей других психологических школ. По каким-то причинам им не хватает самодостаточности и ощущения своей правоты без траты сил и времени на критику ПА.

цитата:

Упомянутый выше Джеффри Массон на основании своих исследований утверждает, что одним из важнейших толчков к созданию учения Фрейда послужило его столкновение со случаями инцеста, о которых пытались рассказывать пациенты. Однако он испугался честно иметь дело с этими фактами и преобразовал их в детские бессознательные фантазии и движущие силы психики, переложив, по сути, вину на детей (!!!). А почти столетие спустя, когда тема инцеста стала чуть ли не модной, психоаналитики 80-х годов прошлого века в США стали ее так эксплуатировать в своих интересах, что находили следы этой детской травмы чуть ли не в любом симптоме своих пациентов. Результат — множество случаев индуцирования ложной памяти, приписывание несуществующих случаев инцеста, немалое число спровоцированных семейных драм и даже трагедий[10]. И такое поведение по принципу «чего изволите» — оно разве совместимо с «безжалостно разоблачительным и освободительным» учением? И где симпозиумы психоаналитиков, обсуждающих эти сюжеты истории своего профессионального сообщества?

В такой формулировке Волкова позиция Фрейда и американских психоаналитиков воспринимается бессовестной и преступной. По-другому она будет восприниматься, если учесть, что Фрейд имел дело не с детьми, а со взрослыми пациентами преимущественно страдающими истерией. Учитывая характер этого расстройства (которое в свое время Павлов назвал «великой симулянткой») вполне понятны возникшие у Фрейда сомнения, что сообщаемые истериками факты не всегда соотносятся с действительностью. А если это так, то данные сообщения естественно чем-то мотивированы. Такова логика Фрейда. Какое отношение она имеет к испугу не понятно. (Не понятно почему до 1897 Фрейд не пугался стоять на позиции теории травмы и не пугался высказывать многое другое, что пугало и возмущало общественность). Не понятно также в чем здесь перекладывание вины на детей (о соблазнении детьми родителей в ПА речь никогда не велась; психоаналитик может иметь дело с разворачивающимися во время сеанса ассоциациями взрослого пациента и если они касаются темы инцеста, то независимо от того фантазия это или биографический факт, терапии подвергается не ребенок, а взрослый человек). Единственно известная мне педагогическая рекомендация ПА заключается в том, что с эдипального периода (с 3 лет) дети должны спать на отдельной от родителей кровати. Наверно кому-то из детей это доставило дискомфорт и маленькие страдания, но согласитесь в этом месте уже три восклицательных знака в упрек ПА поставить можно только с большой натяжкой.

Роль травмы и влечений в патогенезе различных психических расстройств в ПА является дискуссионным. Позиция Массона и другие позиции по этому вопросу рассматриваются, например, П.Куттером в кн. «Современный психоанализ». Скорее всего, здесь нет взаимоисключения (либо травма либо влечение) и ответ, возможно, лежит где-то посередине. К такой точке зрения склоняется, например, М.Решетников в кн. «Психическая травма».

Какие-то прекосы в сторону теории травмы или в сторону теории инстинктов, наверно, имеют место в ПА. ПА будут ругать и в первом и во втором случаях и, подозреваю, будут ругать даже в случае центристской позиции. Только вот по проблеме инцеста о какой-то более продуктивной непсихоналитической теории я не слышал, а статистические данные о частоте встречаемости сексуальных насилий над детьми весьма и весьма разнятся и они не позволяют дать однозначный ответ прав ли был Фрейд или нет в вопросе генерализации/минимизации роли сексуальной травмы.

цитата:

И в заключение — несколько слов об аргументах последнего рубежа защиты психоанализа. Речь идет о так называемой «культурной роли» психоанализа, которую его сторонники считают фактом убойной силы. Действительно, психоанализ — почти единственная психологическая концепция, которую без сомнений связывают с искусством и психологические, и искусствоведческие энциклопедии. Но тот факт, что психоанализ сильно «наследил» в культуре и науке последнего столетия, никакой магией нельзя превратить в доказательство его научности и полезности. Это элементарная логическая ошибка смешения оснований по известной поговорке «в огороде бузина, а в Киеве дядька».

Интересно кто из психоаналитиков доказывал научность ПА на основе его влияния на культуру? Не исключаю, что такие странные высказывания где-то звучали, но мне они не попадались. Психоаналитики (и не только они) просто констатируют факт этого влияния и из него, конечно, не выводится доказательство научности теории. Роль эта достаточно значительна и о её полезности-бесполезности можно много говорить. На мой взгляд, как и в любом масштабном идейном влиянии на культуру в нем можно отыскать как и полезные так и вредные следствия.

 Отправлено: 04.02.13 18:38. Заголовок: Акимов О.Е. Как возн..

Акимов О.Е. Как возник психоанализ

В своей статье О.Акимов анализирует книгу Фрейда, написанную в соавторстве с И.Брейером «Исследование истерии», которая была издана в 1895 году, а затем переиздана в 1909 г.
В данной книге описывается случай лечения пациентки Анны О. (Берты Паппенхейм) Брейером.

Основная идея Акимова заключается в том, что Анну О. лечил не Брейер, а З.Фрейд и переизданная в 1909 г. книга «Исследование истерии» существенно отличается от первого издания, в связи с тем, что Фрейд самостоятельно без ведома Брейера переписал её на свой лад, исказив брейеровские идеи. Неуспешное фактическое лечение Анны О. в книге «Исследование истерии» представлено как успешное, в чем, по мнению Акимова, виноват исключительно Фрейд (и в самом неуспешном лечении и в искаженной публикации случая).

В характеристике Акимовым личности Фрейда читаем обилие уничижительных эпитетов: «маниакальное желание прославиться и разбогатеть», «шизотимические свойства испорченной натуры», «патологическая психика», «студент-неудачник», «спекулятивно-мистические черты», «день и ночь его сознание было занято мыслью о славе», «шел на обман, подлость и предательство», «частенько подбрасывал будущим своим биографам фальшивые письма», «неспелый фрукт», «находился на неизмеримо более низком профессиональном, моральном и социальном уровне», «наглый, хитрый и ужасно порочный человек»,. «фрейдовское вероломство», «греховная жизнь», «чудаковатый», «коварный лгун», «наивный мальчик», «издевательский нрав», «родоначальник жульнической терапии», «с патологической склонностью каждый день делать дневниковые записи», «идиотские (другого слова они не заслуживают) подсчеты», «прохвост». И это всё Фрейд!

Столько эмоций! И при этом автор ратует за рациональность и научность.

Фрейду противопоставляется Брейер. О. Акимов явно симпатизирует Брейеру и в его подаче Брейер просто идеальный человек: «скромняга», «душа которого отличалась открытостью, высшей степенью благородства, доброты и честности», «способный, исключительно рациональный ум», «в его характере не было и тени честолюбия», «мягкий и непритязательный характер».

По поводу же Фрейда Акимов также пишет:

цитата:

В глубине души он хотел доказать себе справедливость однажды высказанного им утверждения, что людей можно заставить поверить в любую чушь, нужно только ее долго и упорно повторять».

Забавно, что именно такое впечатление у меня сложилось о самом Акимове, поскольку почти ничего кроме повторений на разный лад утверждений «Фрейд - сволочь» и многочисленных отсылок автора на аналогичные свои бранные статьи, я не увидел.

Большинство доказательств О.Акимов получает из проведенного им анализа текста книги «Исследование истерии». Этот анализ Акимов называет «семантико-структурным».

Я честно старался следовать за мыслю автора, теми цитатам, которые Акимов считает уликами того, что Фрейд сфальсифицировал, вставил свои неуместные куски в работу Брейера, но у меня не возникло такой убежденности и очевидности о которой говорит Акимов. Все очень неоднозначно, а по большей части сомнительно.

Предположения настраиваются на предположениях, но при этом Акимов пишет всё в утвердительной форме, как будто он был непосредственным свидетелем происходящего или все его доказательства бесспорны. Чего стоит вот этот пассаж:

цитата:

Фрейд — скрытный человек; бывая у Брейера дома, он мог попросить экземпляр [теоретической части будущей книги «Исслеждования истерии»] для ознакомления, а то и попросту украсть его».

:) Наверно в довершение зловещей картины Фрейда нужно было бы добавить: «украсть экземпляр и съесть его…»

Или взять, например, эти слова Фрейда, которое Акимов однозначно трактует как оговорку-признание Фрейда в том, что Анна О. была именно его пациенткой, а не Брейера:

цитата:

В «Автопортрете», написанном в год смерти Брейера, он писал: «О своей первой пациентке, сделавшейся знаменитостью, Брейер говорил, что сексуальное начало было у нее поразительно не развито, Читая "Исследования истерии", трудно догадаться о том, какое значение имеет сексуальность для этиологии невроза» [8, с. 22 – 23]. Здесь 69-летний старик сделал ошибку, которую он допускал и в молодые годы. Для Брейера Берта Паппенхейм, конечно же, не была «первой пациенткой», а вот для него — да.

Но замечание о «первой пациентке» можно трактовать по-разному: 1) как первой пациентки в начале медицинской практики врача (так как трактует Акимов); 2) как очередной пациентки в ряду многих других, но первой, чей случай стал знаменитым в практике врача.

Или вот еще утверждение Акимова по поводу того, что дневник описания динамики всех симптомов Анны О. было поручено вести не матери пациентки, а только сам Фрейд мог его вести, потому что только ему была присуща «патологическая склонность каждый день делать дневниковые записи» и вести в дневнике «идиотские подсчеты» и даже якобы Фрейд сам невольно «проговаривается» об этом:

цитата:

Можете ли вы поверить тому, чтобы убитая горем женщина скрупулезно записывала статистику причин временной потери слуха? О том, что дневник наблюдения за дочерью Анной О. вела именно ее мать, Фрейд говорит в двух местах. Ниже я приведу отрывок весьма любопытного содержания, идею которого мы обсудим позже. А пока попрошу читателя обратить внимание на формальную сторону дела, а именно, кто вел записи, легшие в основу истории болезни знаменитой пациентки. Автор «Исследований истерии» пишет: «Тогда как раз исполнился год с того дня, как она разлучилась с отцом, заболела и слегла, и после этой годовщины в ее душевной жизни стала прослеживаться весьма странная система. Если прежде два состояния сознания у нее чередовались, причем с каждым днем, начиная с утра, помрачения учащались, то есть она все чаще погружалась в condition seconde [вторичное состояние], а под вечер пребывала уже только в этом состоянии, и различие между двумя этими состояниями заключалось лишь в том, что в одном состоянии она была нормальной, между тем как в другом состоянии – невменяемой, то теперь в одном состоянии она понимала, что на дворе стоит зима 1881–1882 гг., а в другом состоянии переживала заново события минувшей зимы 1880–1881 гг., совершенно позабыв обо всем, что произошло с той поры… Переход из одного состояния в другое происходил самопроизвольно, однако его легко могло спровоцировать какое-нибудь впечатление, живо напоминавшее о событиях прошлого года. Стоило протянуть ей апельсин (во время болезни она питалась на первых порах главным образом апельсинами), как она мгновенно переносилась из 1882 года в 1881 год. При этом она не просто возвращалась в некое обобщенное прошлое, а день за днем переживала заново все, что происходило минувшей зимой . Если бы она сама не рассказывала мне каждый вечер во время сеансов гипноза о том, что волновало ее в соответствующий день в 1881 году, и записи в тайном дневнике, который вела ее мать в 1881 году, не подтверждали то, что она с безупречной точностью воспроизводит все основные события той поры, я мог бы лишь догадываться об этом. Таким образом, она переживала заново все события минувшего года до тех пор, пока окончательно не выздоровела в июне 1882 года [в это время у нее наблюдался самый опасный период ее заболевания]. Любопытно было наблюдать за тем, как прежние чувства заново возникшие на фоне condition seconde , влияли на нее, когда она пребывала в нормальном состоянии. Однажды утром больная со смехом сказала, что почему-то злится на меня; из дневника [матери] мне было известно, почему она могла на меня злиться, и во время вечернего сеанса гипноза мое предположение подтвердилось. В этот день в 1881 году я сильно разозлил пациентку» [6, с. 52–53]. Фрейд был довольно небрежен в своем литературном творчестве и часто допускал неточности, неизбежные при его тактике тотального обмана. Он забывал о своей ранее принятой легенде, что существует дневник матери, и случайно проговаривался о ведении собственных записей . Легенду о дневнике он сочинил еще в 1892 г. при написании статьи, появившейся затем в книге 1895 г. Приведу соответствующее место из «Предуведомления», в котором говорится о том, что мать некой пациентки (по смыслу ясно, что пациенткой является Анна О.) вела дневник. «Так, одна наша пациентка под гипнозом в течение полугода со всей яркостью галлюцинации день в день воспроизводила события, которые волновали ее годом ранее (в период острой истерии); безукоризненную точность воспроизведения этих событий подтверждали записи в дневнике ее матери, о существовании которого она не знала. Другая пациентка под гипнозом и во время самопроизвольных припадков с живостью, свойственной галлюцинациям, заново переживала все события, связанные с истерическим психозом, перенесенным ею десять лет назад, о котором она вплоть до того момента, когда события эти вновь воскрешались у нее в памяти, ровным счетом ничего не помнила Отдельные события пятнадцати-двадцати пятилетней давности, имеющие немалое значение для этиологии заболевания, она тоже припоминала с поразительной точностью и эмоциональным накалом, и воспоминания эти вызывали у нее столь же сильный аффект, что и новые впечатления» [6, с. 23–24]. Фрейд писал, что к написанию «Предуведомления» его и Брейера подтолкнула якобы пациентка Сесилия М. [6, с. 217]. Возможно, именно из-за этого посыла Ж.-П. Сартр в своем киносценарии «Фрейд» сообщил Берте Паппенхейм псевдоним не Анны О., а Сесилии М., роль которой он хотел, чтобы сыграла Мэрилин Монро. Эта несчастная кинозвезда, покончившая жизнь самоубийством, между прочим, была пациенткой Анны Фрейд (тогда почти все знаменитые актрисы Голливуда посещали сеансы психоаналитиков). Фрейд писал, что к написанию «Предуведомления» его и Брейера подтолкнула якобы пациентка Сесилия М. [6, с. 217]… …Как бы там ни было в «Предуведомлении» 1893 года явным образом фигурирует именно Берта, поскольку там в точности описаны ее симптомы. Следующие слова подтверждают это. Фрейд пишет: «Девушка, которая дежурит у постели больного [отца], испытывая мучительный страх [за его жизнь], погружается в сумеречное состояние, и пока рука ее, свисающая со спинки кресла, немеет, у нее возникает пугающая галлюцинация: в результате развивается парез этой руки, с контрактурой и потерей чувствительности. Девушка хочет помолиться, но не может вспомнить ни слова из молитвы; наконец ей удается произнести детскую молитву на английском языке. Позднее, когда у нее развивается истерия в тяжелой форме с множеством осложнений, она может говорить, писать и понимать только по-английски, между тем как на родном языке в течение полутора лет не понимает ни слова» [6, с. 18–19]. Вслед за этими истерическими симптомами, которыми страдала Анна-Берта, Фрейд называет симптомы, которые наблюдались у Эмми фон Н.: цоканье языком и пр. Описание же симптомов Сесилии М. в «Предуведомлении» мне обнаружить не удалось.

Несколько раз перечитывал этот отрывок и не нашел место где Фрейд проговорился о ведении собственных записей. Если кто найдет, покажите.

По поду же того, что «можете ли вы поверить тому, чтобы убитая горем женщина скрупулезно записывала статистику причин временной потери слуха?» Могу, если этой женщине были даны соответствующие указания от авторитетного врача, она хорошо мотивирована и верит, что записи могут поспособствовать излечению дочери. Аргумент Акимова о демотивированной горем психологии матери слабоват.


Надо сказать, что Акимов, по-видимому, вообще не очень высоко ставит психологов, называя их «хвалеными психологами, знатоками человеческих душ» , не сумевшими увидеть правду о Фрейде, которая только ему (Акимову) видна как на ладони руки. (Одна из книг Акимова так и называется: «Правда о Фрейде»). Он противопоставляет умозрительному, субъективному и нехорошему «психологисту» научного, объективного и хорошего «физиологиста». Забавность такой позиции заключается в том, что сам Акимов в своей работе пытается провести именно психологический анализ (патографию, описание мотивов, психологического портрета Фрейда, выставление психиатрического диагноза, собственный анализ сновидения и оговорок Фрейда и пр.)

Свой анализ Акимов называет правда не психологическим, а «семантико-структурным». Насколько понимаю, для проведения «семантического» анализа используют в первую очередь оригинальные тексты на там языке, на котором их писал и публиковал автор. Но судя по ссылкам на источники литературы Акимов анализирует русский перевод «Исследования истерии». Акимова, видимо не смущает возможная потеря семантических нюансов, наличие неточностей и искажений в переводе оригинала (на наличие неточностей в переводе работ Фрейда указывают многие исследователи).

По ходу статьи-анализа Акимова мы встречаем массу отрицаний: не мать Анны, а Фрейд, не Сисилия М., а Анна О., не Брейлер писал, а Фрейд, не Ирма, а Анна О. и т.д. и т.п. Поистине экстрасенсорная способность Акимова за текстом видеть нечто иное, о чем повествует сам текст. (Нечто похожее в отрицании одних исторических личностей и событий и в утверждении, что за разными деятелями скрывается одно и то же лицо можно встретить в анализе истории Носовского и Фоменко в «Новой хронологии»).

Пускай гипотезы Акимова имеют место быть, но проверяются ведь они элементарно.

Утверждение того, что текст «Исследования истерии» 1895 г. варварски искажен Фрейдом в издании 1909г., проверяется сличением двух изданий. Есть это сличение? Его нет. И тем не менее читателю всё преподносится не в предположительной форме, а как факт: исказил в таком-то и таком-то месте книги. Где же та строгая научность, к которой апеллирует Акимов?

Акимов лишь сожалеет о невозможности приобрести экземпляр первого издания в виду его дороговизны:

цитата:

В Интернете я все-таки нашел сообщение о продаже фирмой The Manhattan Rare Book Company «хорошо сохранившегося» редчайшего экземпляра «Исследований истерии» 1895 года издания, за который фирма просит девять тысяч долларов. Любопытно было бы приобрести и как следует изучить его, но, к сожалению, на такую покупку у меня просто нет денег. Можно ожидать, что книга «Исследования истерии» выпуска 1895 г. сильно отличается от книги выпуска 1909 г., включая оба предисловия к ней.

Как-то неправдоподобно звучит мнение Акимова, что Фрейд «наивно полагал, что все экземпляры «Исследований истерии» распроданы, и никто не станет сравнивать книги 1895 и 1909 года выпуска» . Скорее мнение самого Акимова наивно. Можно согласится, что по прошествии столетия не все экземпляры первого издания дошли до наших дней. Но по прошествии всего 14 лет (с 1895 до 1909) очень странно Фрейду полгать, что возможности для сравнения нет и утверждать, что издания идентичны. Если издания были распроданы, то они были в полном распоряжении тех лиц, кто их приобрел. Эти люди могли спокойно увидеть разницу.

Так или иначе, экземпляры первого издания «Исследования истерии» дошли до нашего времени (наверняка они также есть в европейских библиотеках) и при настоящем желании достижения научной истины можно точно установить верны ли все предположения и конструкты Акимова о правках Фрейда или нет.


В теории мошенничества непонятно зачем Фрейду писать совместно с Брейером книгу об успешном лечении некой пациентки и при этом скрывать, что он тоже причастен к её успешному лечению? Где смысл и логика? Не логичнее было бы «мошеннику» Фрейду потешить своё всемогущество и заявить о своем личном участии в терапии, тем более, что, по мнению Акимова, фактически Фрейд Анну О. и лечил. Почему «скромняга» Брейер взял на себя весь успех в лечении Анны О.?

Особенно непонятно в теории Акимова, почему молчал Брейер? Элементарная логика того, что опубликованный при жизни Брейера без ведома его или искаженный Фрейдом до неузнаваемости брейеровский текст, мог бы вызвать справедливые возмущения Брейера, обвинения или официальный отказ в признании соавторства с Фрейдом, Акимову почему-то в голову не приходит.

По поводу мотивов и позиции Брейера Акимов лишь пишет:

цитата:

После расставания с Фрейдом Брейер, очевидным образом, потерял интерес к теме истерии и больше никогда не возвращался к ней. Возможно также, что ему [Брейеру] было неприятно вспоминать, как его подопечный «отредактировал» написанный им текст.

Вот так вот, ученый старался не вспоминать о неприятном или был равнодушен к тому, что было издано и повторно переиздано под его именем, хотя почти никакого отношения к тексту он не имел. Наверно так и должны поступать настоящие честные «скромняги» ученые. Интересно почему вероломный и подлый Фрейд не воспользовался этой пассивностью Брейера и не издал еще пару-тройку своих книг с псевдосоавторством с Брейером? Кстати, приведенная цитата - это редкий случай, где Акимов пишет «возможно» . В других случаях он смело описывает, что думал, чувствовал и делал тот или иной человек (главным образом Фрейд).

Об отдельных лояльных высказываниях Брейера Акимов все-таки в курсе, но и их он пытается обесценить, в очередной раз обвиняя Фрейда в подделке:

цитата:

Так, в известном «письме Брейера» швейцарскому другу, неплохому врачу и знаменитому ученому-физиологу, Огюсту Форелю, от 21 ноября 1907 г. мы узнаем характерный стиль Фрейда, который частенько подбрасывал будущим своим биографам фальшивые письма… «Письмо Брейера», написанное якобы 21 ноября 1907 года, только и можно писать в кавычках, так как названному автору не принадлежит. Оно было написано Фрейдом примерно с той же целью, что и некролог на смерть Брейера. В этом письме псевдо-Брейер писал: «Должен тебе признаться, мой вкус претит мне погружаться в область сексуального как в теории, так и на практике… Случай Анны О. доказывает, что достаточно тяжелый случай истерии может возникнуть, сохраняться и устраняться без того чтобы какую-либо роль в нем играли сексуальные элементы… Моя заслуга состояла в основном в том, — писал он в отношении Анны О., — что я догадался понять, что судьба послала мне в руки необычайно поучительный, важный для науки случай, который мне удалось внимательно и в течение довольно продолжительного времени наблюдать, не нарушая его простого и естественного течения каким-либо предвзятым мнением. Тогда я очень многому научился, я узнал немало удивительно ценного для науки… Я хвалю себя за принятое мною тогда решение, не допускать больше подобных нечеловеческих испытаний. Когда у меня появлялись пациенты, для которых я ожидал многого от аналитического лечения, но которых я сам не мог лечить, то направлял их к доктору Фрейду, возвратившемуся из Парижа (Сальпетриер), — к доктору, с которым я находился в дружеских отношениях, а также в плодотворных научных контактах».

Из мнения Акимова о подделке писем Фрейдом (причем, «частеньким») вытекает, что биографы не видели разницу в почерке Фрейда и Брейера, либо у Фрейда имелся еще один «злодейский» талант – подделывать чужие почерка (мог же Фрейд украсть у Брейера книгу, вот и почерк чужой украл).

Понятно, что громкое заявление о подделке письма Брейера проверяется графологической экспертизой. Была проведена такая научная экспертиза? Нет. Остается только принимать на веру. Со своей стороны принять на веру написанное О.Акимовым не могу. Не убедительно.


Мое в целом положительное отношение к Фрейду, конечно же, вносит вклад в сопротивлении критике и Фрейда и психоанализа. В чем-то я также предвзят как предвзяты и Е.Волков и О.Акимов. Но в целом я сторонник более конструктивной и научной критики. Например, критика А.Руткевича Фрейда и Брейера относительно случая Анны О. (в кн. «Развитие психоанализа») выглядит намного более аргументированной и убедительной.