Тема тяги к экстремальному, стремления к риску интересует меня с тифоаналитических позиций, но я поместил ее в разделе «Пси…» надеясь услышать различные точки зрения на эту проблему.
Изначально в тифоанализе (а точнее в книге Ю.Вагина
Авитальная активность) рискованное поведение рассматривалось как проявление авитальной активности в форме парасуицидальной активности – осознанного стремления ограничить, снизить, нарушить или поставить под угрозу собственное биологическое функционирование и неосознанное стремление прекратить собственное биологическое функционирование.
Несколько лет назад в беседе с Ю.Вагиным он высказался в том плане, что рискованное поведение может лежать в том числе в рамках нормы. Такое впечатление у него возникло после обследования группы парашютистов. По мнению Вагина, в этом случае нужно говорить о большей амплитуде работы механизмов агрессии и элиминации, что, скорее всего, обусловлено конституционально.
Если это так, то на мой взгляд, здесь мы даже не всегда можем говорить об экстремальном поведении, т.к. самими «высокоамплитудными» людьми такое поведение может ощущаться вполне привычным и не рискованным (буквально не превышающим их внутренний порог экстремума (от лат. extremum — крайний, предельный)).
И все-таки, как патологический (или пограничный с патологией) вариант рискованного поведения его можно наблюдать у некоторых ветеранов боевых действий. М.Решетников в кн. «Психическая травма» приводит данные, согласно которым, до 70% бывших участников боевых действий выражают готовность сражаться за любую страну, которая предоставит им такую возможность, они готовы вновь и вновь рисковать и ставить под угрозу свою жизнь. С точки зрения тифоанализа у этих ветеранов должен обнаруживаться низкий уровень качества мирной жизни, который и стимулирует авитальную активность.
Все вроде бы логично, но у меня вновь возник интерес к этой теме, после того как услышал недавно по телевизору записанное интервью с Мстиславом Ростроповичем в котором он говорит, что никогда не был так счастлив как в дни августовского путча. В Инете я нашел аналогичные высказывания Ростропочива:
"Из всех дней моей жизни те августовские дни — самые счастливые в моей жизни. Правда, тогда я думал, что меня убьют, но зато весь мир узнает, что случилось в России." Едва узнав о событиях в Москве, в августе 91-го Ростропович тут же кинулся в аэропорт, не позвонив даже семье. Летел без визы, без виолончели, готовясь к тому, что его убьют. "
Гале письмо прощальное написал: "Извини, я знаю, что ты уж меня больше не увидишь" - и положил на кровать". Можно было бы посчитать, что о чувстве счастья Ростропович говорит именно применительно к моменту победы над гкчепистами. Но он прямо говорит о
двух счастливых днях, когда исход противостояния был неясен и подчеркивает свое осознание и готовность в этот период
умереть. И эти дни дня него были не много не мало, а
самыми счастливыми из всей его жизни.
Т.е. мы имеем «клинический» случай, когда креативный человек, в целом жизнерадостный и оптимистичный, сделавший успешную карьеру музыканта как на родине так и за рубежом, получивший мировую известность и признание, проживший интересную жизнь, общавшийся со многими выдающимися людьми, благополучный в браке и т.д. и т.п., обозревая свою жизнь и сравнивая свои гедонистические ощущения в разные периоды, говорит о том, что дни когда его могли убить (и он сам сознательно поместил себя в эту рискованную ситуацию) были для него самими счастливыми из всех прочих дней!
С точки зрения тифоанализа Ростропович имел качественную жизнь, он очень хорошо умирал. Но почему же он столь высоко оценил дни, когда мог умереть быстрее? Вот такой вот ребус.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума